Трепет крыльев - Страница 24

И все остановились, и никто уже не набрался смелости подойти к ним.

Люди постепенно расходились, украдкой, как сонные черепахи, делая вид, что никуда не спешат, хотя спешили, ведь что им делать на кладбище после похорон? За воротами они доставали сигареты, закуривали, говорили громче, подбегали к автобусу. Все возвращалось на круги своя.

Басины родители думают, наверное, что что-то упустили, не уследили за дочерью, чего-то для нее не сделали. Чего-то не заметили вовремя. Может быть, думают они, если бы они были другими, то и она тоже была бы другой и не решилась бы на самоубийство.

Но это неправда.

Теперь я знаю: родители не виноваты в том, что мы от них что-то скрываем.

Вероятно, я тоже была другой. Только меня подменили. Отрезали настоящую, а оставили ту, которая им была не нужна. Откуда мне знать…

А та, отрезанная, куда-то подевалась.

Но у меня бывали проблески понимания, как не должно быть. Даже когда я была еще ребенком.

Однажды летом, в июне, уроки закончились раньше. Солнце палило вовсю, было градусов тридцать, не меньше. Я возвращалась домой, над асфальтом стояло прозрачное дрожащее марево. Пахло выхлопными газами, и сквозь это марево я видела машины, которые тоже дрожали, и дрожащие фигуры людей. До колен они дрожали, а выше уже были нормальные.

Я не хотела дрожать всю жизнь.

Дурман растет повсюду. Говорят, это растение было добавлено в любовный напиток, который выпили Тристан и Изольда, и поэтому они не могли жить друг без друга. Что химическое вещество было причиной такого сильного чувства. В состав этого напитка, кроме дурмана, должны были еще входить белладонна и какие-то другие растения, тоже пасленовые, названий которых я не помню. Ученые проанализировали проявления любви и у Тристана, и у Изольды — и пришли к такому выводу.

Дурманом можно убить: он вызывает сильные галлюцинации, и дело может кончиться смертью.

Если бы я заварила достаточное количество дурмана, мой муж умер бы?

Как-то мы ехали в Краков через Кельце («Поехали со мной, у меня всего лишь короткая встреча, зачем тебе сидеть дома одной?»), а не по Катовицкой автостраде — она забита транспортом, особенно в районе Ченстоховы, а потом на этой пресловутой, прости Господи, автостраде всего одна полоса, потому что вторую ремонтируют, да еще платить надо, и получается крюк почти в сорок километров, поэтому мы ехали к Кельце через Груец по дороге номер семьдесят семь.

Я боялась, а он смеялся и поддавал газу.

— Не бойся, — говорил он. — Почему ты не доверяешь мне? — говорил он и прибавлял скорость, хотя там было ограничение до семидесяти километров.

Мои ноги давят в пол, словно там запасной тормоз, а он едет все быстрее. За Груецем дорога резко сворачивает влево, и на миг появляется ощущение, что стена здания, на котором висит реклама строительного склада, стоит прямо на дороге, хотя она не стоит, вовсе нет. Перед этой стеной, задолго до нее, он сказал:

— Мне моя жизнь не дорога, — и газанул.

Мое сердце бешено бьется, набирая скорость, как спидометр автомобиля, трепещет, в голове стучит, я чувствую выброс адреналина; я кладу руку ему на ширинку и шепчу:

— Но ведь я так люблю заниматься с тобой любовью. — Мне не пришло в голову ничего другого.

И он сбавил скорость, и засмеялся:

— Вот видишь, ты не боишься, и когда захочешь, умеешь сделать мне приятное. Ну, не убирай свою руку, я буду ехать спокойно, такой ты мне нравишься.

И я не убирала руки до самого Кракова.

Я не хотела быть плохой. Но понимала, что меня бес попутал, коль скоро хотя бы на секунду мелькнула в голове мысль об этом дурмане.

Тогда я начала молиться.

И хотела понять, почему.

Возможно, если бы я умела его любить, он был бы другим?

Но я его уже не любила.

Уже только боялась.

И когда я поняла, что так будет всегда, все стало меняться с каждым днем, без моего участия. Не из-за меня. Не потому, что я чего-то не сделала, и не потому, что сделала что-то.

Знаешь, вчера я наконец взялась за уборку здесь, в кухне, и выбросила почти все. Крышки от кастрюль, которых давно уже не было, кастрюли без крышек, сковородки без ручек, которые когда-то должны были быть, по-видимому, припаяны и которые уже никогда никто не починит, баночки с домашними заготовками, неизвестно когда сделанными. Я оставила только сахар, потому что в муке были черные червячки. Вылила лимонный сок. Вымыла окно.

Я даже газовую плиту отодвинула, чтобы почистить. Теперь она выглядит намного лучше. Правда, все равно очень старая, надо будет ее заменить.

Диван и два кресла я отдаю Марте, потому что она сняла квартиру и у нее пока нет мебели, ей они пригодятся. Вот видишь, помаленьку-полегоньку, но я все привожу в порядок.

Все стало меняться с каждым днем, когда я сломала руку.

Он ударил меня сильно, что есть мочи, спортивной штангой, полуторакилограммовой.

Он только на минуту вышел в спальню, я думала, что он закончил заниматься и пошел переодеться, что он не смотрит телевизор, и переключила на другой канал.

— Ты всегда все делаешь мне назло!! — заорал он и схватил меня одной рукой, а в другой у него была эта штанга, или что-то там, не знаю, как это называется.

И ударил.

Я ощутила такую резкую боль, что поняла: рука сломана. Я упала на колени, без слов, а рука опухала прямо на глазах. Я видела носки его обуви, он был в кроссовках, и штанины спортивного костюма, потому что он делал гимнастику, и не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой.

— Не притворяйся, черт побери!